***

Проснувшись с головной болью и явно не выспавшись, с трудом выбираюсь из постели, и, зевая, направляюсь в душ. Стоя под прохладными струями воды, со вздохом вспоминаю вчерашний вечер.
А ведь всё так хорошо начиналось…

***

Я проснулся в хорошем настроении, яйца на завтрак сварились в мешочек, а главное - Сашка ради разнообразия пришёл вовремя, и мне, наконец, удалось закончить последнюю картину для выставки.
Ох, простите, совсем забыл представиться - меня зовут Тимофей, можно просто Тима, мне двадцать лет, и уже три года я профессиональный художник, работаю при галерее «Атлант». Костя, он же Котя, моя модель и по совместительству мой лучший, с детства, друг и, как показывают наши отношения, возможно, уже немного больше, чем просто друг. По крайней мере, он говорит, что любит меня. А я? Я пока не могу сказать этого…
Так вот, вчера мы провели весь день за работой над картиной. Я - рисуя, а Котя - позируя и периодически рассказывая анекдоты и смешные истории, в общем, всячески мешая повышению производительности труда. Вечером, когда стало ясно, что картина, наконец, готова мы уставшие, но довольные, решили отпраздновать свой успех, устроив поздний ужин. Обстановка была весёлой, Котя опять-таки шутил и постоянно смеялся, а глядя на его обворожительную улыбку и слушая звонкий почти детский смех, устоять и не присоединиться  было просто невозможно. Удивительно, но, не смотря на то, что Костя старше меня на четыре года, иногда он ведёт себя как сущее дитя, и я, со своей интеллигентной серьёзностью, кажусь себе рядом с ним старым и нудным. Вот и сегодняшний вечер прошел в извечной, но безуспешной попытке соблюсти минимум приличия. Но, видимо, судьба решила разбавить допущенную нам дозу позитива, и, вскоре, к нашему весёлому вечеру некоторым образом присоединились мои соседи.

Тут имеет смысл отвлечься и рассказать о них поподробнее, они того стоят.
Так уж сложилось, что над моей квартирой живут два брата – оболтуса: Борис и Глеб. Это личности, чело которых не отмечено тягостной печатью интеллекта, попросту говоря – два придурка, лет по двадцать пять, тратящих свои жизни на выпивку, наркотики и прочие блага человечества. Всё бы ничего, но они так же любители устраивать долгие и крайне шумные вечеринки, которые больно бьют по моим нервам, так как пол, по которому они танцуют и частенько просто прыгают, одновременно является и моим многострадальным потолком.

Вот и сегодня, видимо, началась очередная вечеринка. Зазвучал раздирающий мои уши рок, и закачалась ему в такт несчастная люстра. В ответ на вопросительный взгляд Кости я только покачал головой и развёл руками – сделать что-то в этой ситуации было почти не реально. Жалобы участковому почти бесполезны, толку от них ноль. Чтоб подать в суд, надо собрать подписи жильцов, а половина соседей этих братьев попросту побаивается, выглядят они, должен признать, весьма устрашающе – два качка под два метра ростом с вечно недовольными лицами, или и вовсе в невменяемом состоянии. Кому нужны лишние проблемы…
- Может, хоть полицию вызовешь? – спросил Костя, удивлённый моим бездействием.
- Без толку. Приедут, заявление напишу, в двери позвонят, поговорят и уедут, а они через полчаса за старое. Пробовал уже.
- Так что, терпеть будешь, пока уши не отваляться или голова не лопнет? А может мне с ними поговорить? – будучи по природе активистом, Костя явно не был готов сидеть, сложа руки, и уже порывался встать, но я удержал его.
- Не надо. Говорю тебе, это бесполезно. Пошумят и заглохнут.
- Ты уверен?
Если честно - нет, но я бы не хотел, чтоб он ввязывался в очередные неприятности, потому согласно кивнул.
- Я мог бы позвать парней, мы бы им объяснили, что к чему, гарантирую, они б в жизни больше не пискнули, ходили бы, как белочки, на цыпочках и прыгнуть боялись, - предложил Костя.
- Нет, что ты? Не надо! Опять хочешь неприятностей? И не думай об этом. Забудь, слышишь! – испугался я. Только ввязывать его в эти проблемы мне не хватало.
- Да, ладно, ладно. Проехали, - согласился он и поднял руки, сдаваясь, - твои соседи, тебе и решать. Если в тебе проснулся мазохист, я не врач. Мне это не вылечить.
Пару минут в комнате были слышны только бьющие по ушам звуки сверху и дребезжание трясущейся посуды в шкафу. Наконец, уставившись в пол, я виновато пробормотал:
- Извини, вечер не удался.
- Ничего. Думаю, мы имеем полное право наверстать упущенное завтра, - с улыбкой заявил Котя. - Как насчёт обеда? Только на этот  раз пошли ко мне, там я, по крайней мере, гарантирую тишину и покой.
- Завтра? Мне надо отнести картину…
- Не увиливай, - прервал он меня на полуслове, и увлечённо затараторил. - Ты и так уложился на два дня раньше срока и имеешь право на отдых, а картину мы вместе отнесём в галерею послезавтра. Пожалуйста - пожалуйста - пожалуйста, я ведь так давно не отдыхал, как следует, всё пашу на тебя и пашу. Уже для пяти картин позировал. Тим, ну имей совесть, - заныл Котя.
- Ну, хорошо, убедил, - разве можно отказать, когда на вас так смотрят щенячьими жалобными глазками и умело бьют по совести.
- Ура! - воскликнул Котя, от переизбытка эмоций радостно чмокнув меня в губы и ловко вворачиваясь от подзатыльника, и я вновь поймал себя на мысли, что он сущее дитё. - Тогда до завтра.
С этими словами дитё радостно ломанулось на выход, оставив меня наедине с грязной посудой и «любимыми» соседями.

Костя ушел, а у меня осталось какое-то лёгкое беспокойство за него. Словно в детстве, когда он опять задумывал какую-то шалость, а я стоял на стрёме и трясся от страха за себя, за нас и главное - за него.
Надеюсь, он сможет прожить этот день, не вляпавшись в очередную историю.

***

Помыв посуду с видом мученика, я устало плюхнулся за компьютер, заснуть при таком бедламе явно не было и шанса, так хоть занять себя чем-то.
Спустя час, музыка наверху внезапно прекратилась, и ей на смену, к моему удивлению, пришли громкие крики и топот. С минуту я удивлённо смотрел на потолок, когда же крики стали доноситься ещё и со стороны двери, любопытство победило доводы разума, и я аккуратно выглянул в коридор. Каково же было моё удивление, когда я увидел братцев соседей в компании милиционеров, которые, не тратя зря времени, обыскивали их одежду и квартиру. То, что братья, находясь в опьянении, пытались сопротивляться, явно не шло им на пользу. Менты были злые и, не церемонясь, раздавали жертвам пару ощутимых тычков, на которые братья и их гости отвечали новыми вспышками мата и возмущенных криков.
Стоящие рядом соседки одобрительно пялились на происходящее и тихо приговаривали:
- Так им и надо, охламонам. Может хоть раз что в головах их пустых отложиться.
- А что случилось? – обратился я к близстоящей соседке, тетё Маше, редкостно любопытной старушонке. – Кто-то милицию вызвал?
- Ой, да милочек. Позвонил на них кто-то, донёс властям, что, мол, с травкою какой-то балуются. Вот и трясут их сейчас аки яблоньку, всё травушку какую-то ищут, - зашептала старушка, косясь в сторону братьев и довольно потирая руки, - вот и нашлась на них управа, не будут больше людей добрых кошмарами своими сатанинскими изводить, наказал их боженька за неуважение к людям.
Тётя Маша явно решила выболтать мне всё наболевшее, но я уже её не слушал. Тихонько попятившись, чтобы не привлекать лишнего внимание братьев, один из которых и так уже косился на меня с какой-то непонятной злобой, словно это я, а не тяжелая милицейская дубинка, был причиной всех его страданий. Или, что ещё хуже, не попасться на глаза  милиционеров, так как играть роль свидетеля или понятого мне совсем не улыбалось. Так что я потихоньку  ретировался в квартиру. 
Позже, уже валяясь в кровати, я всё гадал – кто позвонил в милицию? Соседки? Вряд ли. Раньше ведь терпели, а теперь что изменилось?
Так и ничего, не надумав, я махнул на это рукой и решил спать, пользуясь столь негаданно появившейся тишиной и покоем.

***

- Дзззззииииинннь!!!!
Противный писк телефона резанул по ушам и, пытаясь выбраться из-под одеяла, я чуть не свалился с кровати. Наконец, выпростав руку и нащупав злополучный аппарат, подношу это проклятье к уху и, пытаясь не зевать во весь рот, хрипло прокаркиваю:
- Алло? – хотя в душе, безумно хочется, плюнув на все приличия рявкнуть «какого хрена?» просыпаться после того, как с таким трудом уснул, было до слёз обидно.
В ответ тишина. Вот не думал, что тишина может быть настолько раздражающей. Эта была. Я уже почти был готов положить трубку, как на том конце наконец-то соизволили подать голос. Правда, услышав текст, я пожалел о том, что вообще ответил на звонок.
- Привет, сука! Хорошо спиться? Наслаждайся, гад, пока можешь. Скоро тебе будет не до сна, мы тебе, козлу, покажем, где, бля, раки зимуют, ты за всё ответишь. Понял? Жди, сука.
Лишь спустя пару проведённых в лёгком шоке секунд, я понял, что мой собеседник уже бросил трубку, а я сижу и слушаю гудки. Положив телефон, я задумчиво уставился в потолок. Должен признаться, телефонных звонков с угрозами я никогда не получал, и что в такой ситуации делать, не представлял. Самым логичным казалось не обращать внимания, мало ли дети шутят или кто номером ошибся. Решив, что такой путь лучший, ложусь и пытаюсь заснуть. Несмотря на уйму мыслей в голове и богатый на события день, спустя какое-то время мне это, наконец, удается.

***

Картинки вчерашнего калейдоскопом промелькнули перед глазами и, вздохнув, я прислонился затылком к холодному кафелю. Да уж, хорошо начавшийся день закончился как всегда плохо. Сначала вечеринка соседей, потом милиция и, наконец, странный телефонный звонок. Весёленький вышел денёк. Надеюсь, этот будет поспокойней, хотя, учитывая, что у меня запланирована встреча с Костей, что-то подсказывает, что покой мне может только сниться.
Прибрав квартиру и проведя время у компа, решаю немного порисовать, пока за мной не зашел Котя. Чистый холст действует для меня словно магнит, и я просто не могу удержаться от искушения и не наполнить его жизнью. Рука привычно выхватывает из стаканчика кисть, тюбики с красками выстраиваются в нужном порядке и первые черновые мазки начинают заполнять пространство холста лишь мне пока понятным узором.
Вот подобно изящной ленте появляется изгиб хрупкой шеи, вот тонкие ключицы, словно маленькие волны, овал лица, которому позавидует любая фарфоровая статуэтка.
Черты, знакомые с детства, заученные наизусть, возникают, словно сами собой.
Лукавая улыбка, такая открытая и обезоруживающая, лучистые карие глаза в обрамлении девчачьи длинных ресниц, глубокие и такие тёплые, словно в каждом из них скрыто маленькое солнышко, которое дарит свои лучи, каждому кто заглянет в них.
Строгий профиль, нос с маленькой горбинкой. Помню, в детстве я дразнил его индейцем, а он обижался и бил меня подушкой, а потом смеялся и обещал содрать с меня скальп и прибить над дверью, если я ещё хоть раз скажу что-то про его страшный нос. Я смеялся вместе с ним, и долго, путаясь и смущаясь, объяснял, что он у него не страшный, а красивый, ведь у индейцев тоже красивые, гордые носы.
Вьющиеся волны чёрных волос, спадающих на плечи. Обычно они затянуты в хвост, но когда я рисую его, всегда прошу распустить их. Вот и сейчас, рисуя по памяти, я позволяю их чёрному облаку окутать его, придавая открытому образу некую защищённость от посторонних взглядов.
Я уже дорисовываю губы, тонкие и вечно обветренные, когда трель дверного звонка, прерывает меня. Отрываюсь от процесса и с вздохом откладываю кисточку. Вечно прерывают в самый неподходящий момент. Наверно, это Костя. Ещё рано, но когда он придерживался хоть каких-то правил?
Приговаривая:
- Ну, иду я, иду, - подхожу к дверям под аккомпанемент  надрывающегося звонка и нетерпеливо распахиваю их.
- Котя, что так рано, договорились же в… - одного взгляда на пришедших хватает, чтоб осознать свою ошибку.
«Чёрт, ну почему я не посмотрел в глазок?» Не знаю, почему я испугался, казалось бы, ну пришли соседи, ну и что? Но какое-то предчувствие словно толкнуло «опасность!» и я рывком пытаюсь захлопнуть дверь, но один из братьев ловко вставил в щель ногу и, спустя пару секунд, несколько пар сильных рук преодолевают мои жалкие сопротивления, и двери открыты. Не тратя времени, они заходят и закрывают их уже за собой.
«Попал», - мелькает в голове.- «Однозначно попал, и притом серьёзно». В моей квартире стоят и как-то очень нехорошо улыбаются оба брата и ещё двое парней, видимо их друзья. Такие же двухметровые лбы, смотрящие на меня с непонятной злостью. Панически оглядываюсь, но в квартире как назло нет больше не одной крепко закрывающейся двери. Дёргаюсь в сторону туалета, понимая, что хлипкая щеколда их вряд ли удержит. Но и эта моя попытка терпит крах – один из братьев хватает меня за руку, и сильный толчок в спину заставляет меня буквально влететь в гостиную, чуть не запутавшись в дверной шторе-бахроме и растянуться на полу, ободрав руки о колючий ворс ковра. Поднявшись, смотрю на входящих в комнату парней, те молча встают вокруг меня и, глядя на их злые глаза и довольные, какие-то садистские улыбки, не могу сдержать дрожи.
- Глеб, Борис, что случилось? Я не понимаю…
Пытаюсь поймать их взгляд, но словно ударяюсь о стену, стену ненависти.
- Ничего, сейчас поймёшь, - выплёвывает один из их дружков.
- Мы тебе объясним. Подробно, - добавляет второй, и тут Глеб со всей дури бьёт меня кулаком  в живот. Боль обжигает, со стоном падаю на колени, пытаюсь прикрыться руками, но они словно с цепи сорвались. Следуя примеру Глеба, начинают бить меня, сначала руками, потом, когда я уже на полу лежу, свернувшись и прикрывая голову, поджав колени к животу и страстно желая стать меньше, незаметней – ногами. Под рёбра, по спине, по ногам, везде, куда могут дотянуться.
«Больно!»
Это продолжается долго, я уже не кричу, лишь шепчу, еле шевеля разбитыми губами:
- Хватит, пожалуйста. Хватит…
Последний удар приходится в голову, и я падаю в милосердную тьму.
Боли больше нет…

***

Прихожу в себя от холода. Кто-то льёт мне на голову ледяную воду, отплёвываюсь и чудом не захлебнувшись, так как этот некто льет, прицельно стараясь попасть в рот или нос, переворачиваюсь на бок и захожусь в кашле. Рёбра немедля отзываются мучительной болью, со стоном раскрываю глаза и упираюсь взглядом в пару ботинок стоящих в паре миллиметров от моего носа.
- Ну, что, пидор, очнулся? – пытаюсь приподняться, но всё тело болит  настолько, что, вскрикнув, хватаюсь за живот, и, поджав ноги, обнимаю себя руками.
«Больно…»
- Проснулся, задохлик, а мы тут у тебя такие весёлые картинки нашли. Ты, оказывается, не только падла и стукач, ты ещё и педрила.
- Что? – с трудом разлепляю покрытые засохшей кровью губы. - Я не…
- Да, не надо, - прерывает меня Борис. - Не лепи горбатого, Афоня, мы ж тебе не слепые. Видали мы твои шедевры. Какой нормальный пацан будет разводить столько мазни с другим парнем?
- Видимо, сегодня придется тебя ещё кой чему научить, - добавляет Глеб под смех остальных, и я невольно вздрагиваю.
«Опять будут бить».
- Ты уж прости, педрила, но мы педиков не любим, так что придётся тебя перевоспитывать, - хохочут они.
- Что вы хотите? Я не понимаю…
- Заткнись, - нагнувшись, Глеб хватает меня за руку и рывком ставит на колени, - сейчас хуесос мы тебя быренько переучим зад подставлять.
Пытаюсь отшатнуться, но Глеб держит крепко, в это время другие начинают сдирать с меня одежду. Когда чьи-то руки грубо цепляются за пряжку ремня, я не могу сдержать крика:
- Нет! Пожалуйста, не надо, - пытаюсь вырваться, но зарабатываю хлёсткую пощёчину и Глеб только сильнее заламливает мне руки за спину и сдирает рубашку. Я замираю, и как парализованный, и как во сне, смотрю на катящиеся по полу оторванные пуговицы.
«Господи, что же это? Неужели…»
- Эй, подождите. Я кое-что придумал, счас мы нашей цаце макияжик поправим. Девочка же не может получать удовольствия пока она не в форме, - один из их приятелей со смехом хватает со стола краски и кисточки и с усмешкой говорит друзьям:- Придержи-ка пидору личико, ща подкрасим.
Покрытая густым слоем краски кисть приближается к моему лицу, и я зажмуриваюсь, когда он грубо тычет мне ею в глаза, царапая веки жесткой щетиной. Пару резких мазков и мои веки и губы покрыты краской.
- Ну, вот какая лапочка, - ржут они.
«Страшно, больно, мерзко».
Внезапно сильные руки без предупреждений толкают и прижимают меня к полу, другие, не менее мощные, раздвигают ноги. Судорожно дергаюсь, но тщётно. Слышу за спиной их смешки и шорох, с которым они переворачивают мои вещи, ища что-то. Спустя пару минут доноситься радостный возглас, и на пол рядом со мной летит пачка фломастеров.
Подарок Кости, красивая игрушка, яркие, толстые, весёлые стержни, словно привет из детства, когда любой ребёнок считает, что умеет рисовать и радостно пачкает любую поверхность.  Почти новые, но мне как художнику, пишущему только красками, абсолютно бесполезные. В замешательстве смотрю на рассыпавшиеся фломастеры, не понимая - «они, что - меня раскрасить хотят? Может под местью они предполагают написать на моей заднице – педик или урод?»
Один из стоящих за моей спиной парней протягивает руку за фломастером, и я замираю, не понимая, что будет дальше, готовый ощутить его на своей коже. Но последующий резкий и болезненный тычок в анус заставляет меня вскрикнуть и отчаянно рвануться из жестоких рук, сдирая коленки и локти в кровь.
- Нет! Нет, не надо!
«Господи, они хотят засунуть его в меня».
Кричу и зажимаюсь, дергаюсь, почти ломая себе руки. Но всё бесполезно. Их больше, они сильнее. Следует удар по заднице, и фломастер всовывают глубже. Боль обжигает, и я не могу сдержать слёзы и отчаянные крики.
- Блин, заткните его, - шипит кто-то, и спустя минуту мне в рот засовывают какую-то тряпку, кажется, это часть моей рубашки.
Фломастер во мне движется всё грубее, вгоняемый сильной рукой всё глубже. Слёзы застилают глаза, стекают по щекам, размазывая краску. Ткань во рту мешает дышать, я задыхаюсь. Внезапно становиться ещё больнее, и по их смешкам и отрывистым репликам я понимаю, что они вогнали в меня ещё один фломастер.
«Сволочи».
Мне кажется, что мир вне меня замер, замкнувшись в круг, вертясь вокруг моей боли. Смех, резкие толчки, разрывающая боль, когда кто-то из них решает добавить новый фломастер. Смех, толчки, боль. Смех, толчки, моя кровь, стекающая по ногам на ковёр, мои слёзы, от которых намокла ткань рубашки, вкус краски и крови на языке, их смех и резкие рваные движения, моя дрожь.
Моя боль.
С каждым кругом количество фломастеров во мне увеличивается, они растягивают меня всё сильнее, разрывая, раздирая в кровь. Краем глаза я вижу лужицу крови на ковре между своих дрожащих коленей.
Моей крови.
Когда они, наконец, вогнали в меня пять, я уже едва дышу, хрипя в мокрую от крови и слюны тряпку.
- Ну, что, пидор, нравиться? – смеются.
Я уже не различаю их. Перед глазами темно, а голоса смешались в кучу и напоминают гудение пчёл – не разобрать. Когда  руки, держащие меня, разжимаются, я падаю, как бревно, не имея ни сил, ни желания подставить руки. Они слишком затекли и онемели, да и боль от удара лицом о ковёр уже не кажется мне значительной.
- Думаю, ты получил урок. Теперь будешь знать, как идти против нас. Думаю, ты понимаешь, что будет, если ты хоть кому-то что-то скажешь. Понял, пидор? - голос Глеба или Бориса, шорох шагов, смешки, обрывки фраз, хлопок двери.
Они ушли.

***

Я лежу на полу, как сломанная кукла, глядя в стену стеклянными глазами, в которых нет ничего кроме слёз. Я не знаю, сколько прошло времени – пара минут, час? Внезапно я понял, что не могу пошевелиться, всё было как в тумане.

Что со мной?

***

Я едва слышал надрывающийся дверной звонок. Встревоженный голос Кости, когда он обнаружил, что дверь не заперта, пробивался, словно сквозь вату. Я едва мог разглядеть его распахнутые в шоке глаза, когда, зайдя в комнату, он увидел меня. Я почти не слышал его, не чувствовал его дрожащих рук, когда он со страхом пытался понять жив ли я. Едва слышал, когда срываясь на крик он вызывал скорую. Как во сне ощущал, что он сидит рядом и держит меня за руку, в ожидании врачей, нежно шепча что-то, чего я уже не в силах разобрать.

К моменту приезда скорой я почти ничего уже не чувствовал, погрузившись в густую, словно сироп темноту, темноту со вкусом крови и слёз, единственное, что удерживало меня на краю отчаяния - был его голос, изредка пробивающийся сквозь глухую стену тишины. Голос полный боли, любви и нежности, я редко мог разобрать слова, но… не мог разобрать слов, но то, что я чувствовал эту любовь, было самым важным, лишь это удерживало меня от того, чтоб полностью растворится в окружающей меня тишине и темноте.

Этот голос был со мной долгие дни, пока я находился между жизнью и смертью, долгие дни, пока едва дыша, лежал в больнице под капельницами, в окружении мониторов и снующих медсестёр. Всё это время, пока я был отрезан от мира, Костя был рядом со мной, держал меня за руку и всё шептал, шептал мне что-то. Я слышал, его приглушенный плачь, когда он признавался мне что это его вина, что это он вызвал тогда милицию, что ему очень жаль и он поймёт, если, очнувшись, я возненавижу его. Глупый, я же знаю, что он скорее умер бы, чем причинил мне боль умышленно. Да, я злюсь, но не на него - я не могу злиться на него, для этого я слишком сильно его люблю.
И лишь его голос то полный боли и раскаянья, то щемящее нежный и любящий был моей единственной связью с жизнью, с настоящим миром, что скрыт от меня за завесой тьмы, и я знал, что вернусь. Я смогу прорваться через эту тьму и тишину, что окружают меня, пусть мне и страшно, пусть я и боюсь боли, что ждёт меня после пробуждения на больничной кровати, но я обязательно вернусь к нему. Ведь он так меня ждёт.

Я вернусь, чтоб наконец-то сказать ему – «я люблю тебя».

***